МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ

Архимандрит Киприан (Пыжов)

<...> Став рясофорным иноком, я всецело предался росписи храма и другим монастырским послушаниям, но укоренившийся патриотический либерализм еще тлел в левой стороне моей души.

Я никогда не был сторонником какой-нибудь политической партии, но склонялся влево, как и многие мои соратники, однокашники и соработники. Я не преклонялся перед личностью государя Николая II и вообще перед идеей монархии — она рассматривалась как устарелая форма государственного строя. Никаких личных убеждений я не имел; встречающихся в эмиграции монархистов мы высмеивали, принимая их убеждения как правую партийную организацию, сентиментально навязывающую свои идеи, стремясь возобновить потерянные привилегии, добытые зачастую карьеризмом. Почитание царя я понимал как «культ личности», нужный избранному обществу.

Такая настроенность была присуща немалой части эмигрантского общества, особенно той, что проживала в Париже, Праге, Берлине и, наверное, в США.

Большое влияние на эмигрантов имела пресса. Либеральный душок отжившей керенщины невольно прилипал, придавая упадочное направление читателям газеты «Последние новости», редактируемой лидерами Государственной думы Винавером и Милюковым, ловко трактовавшими на свой лад причины революции, чему дружно сочувствовали и содействовали живущие за границей представители литературы конца XIX и начала XX веков.

Передовое духовенство также свысока смотрело на религию, что в свое время выразилось в обновленчестве и частично отразилось в Парижском экзархате.

В монастыре мне редко приходилось размышлять и беседовать на эти темы — все мы здесь были единомысленны, но, видно, «розовый» уклон где-то в душе моей гнездился и совершенно исчез после удивительного сна, или, скорее, полусна. Однажды ночью моя чердачная келья озарилась небесным (иначе нельзя сказать) светом. В центре этого света, в овальном световом обрамлении вроде радуги, но только в гамме голубых лучей, предстала предо мной юная дева в царственном серебристом одеянии с венцом на голове. Она смотрела прямо мне в глаза и со светлой улыбкой сказала: «Я царевна Татьяна». И, действительно, в ее чертах было видно сходство с известными фотографиями, но в преображенном виде. В каком-то полуиспуге или в несказанном изумлении я воскликнул: «Как, ко мне?» Ведь я так много худого говорил и думал о государе! Она еще светлее улыбнулась и так ясно произнесла незабываемые слова: «Ты теперь будешь говорить и думать по-иному», и видение исчезло.

Вскоре я увидел во сне самого Государя Императора Николая II при таких обстоятельствах: я вижу себя по горло в воде; вокруг широкое водное пространство; я почти подплываю к берегу и барахтаюсь изо всех сил, стараясь схватиться за край маленьких мостков, устроенных для полоскания, но белые волны все относили, и вижу, что мне не сдобровать, что я сейчас утону. Сделав последнее усилие и приблизившись к мосткам, я увидел на них стоящего Государя в военной гимнастерке защитного цвета и такой же фуражке. Он подошел к краю мостков, опустился на одно колено, протянул руку ко мне и, захватив за ворот, как щенка, вытянул меня на мостки. Я вблизи увидел его лик с удивительными глазами, милостиво смотрящими на меня. Тут я проснулся, охваченный невыразимым чувством любви к Государю, и навсегда стал думать о нем и говорить по-иному как предрекла мне царевна Татьяна за несколько дней до этого сна, окончательно отрезвившего меня от демократического угара.

Другой раз я видел Государя при иных обстоятельствах, это тоже незабываемый сон. Мне снилось, будто я нахожусь в лесу или, вернее, в богатом парке со статуями, вроде как в Версале или в Летнем саду. Вокруг меня тьма, и меня охватывает тревожное чувство: я заблудился, и из этого места выхода нет. Но стал приглядываться: вдали показался свет, и я пошел по направлению к этому свету. Подойдя ближе, я увидел освещенное внутри здание, похожее на версальский Трианон. Главные двери дворца были широко раскрыты на обе стороны, а внутри — море света, и там двигалось много людей в парадных формах, расшитых золотом мундирах, фраках, все больше люди седые и с блестящими лысинами. Я бессознательно шел по направлению к свету, подобно ночному насекомому, но не заметил, что перед самыми дверями лежала громадная куча навоза, как возле коровьего хлева. Я влип прямо в эту навозную кучу, и с трудом выбравшись из нее, пошел дальше, прямо к освещенной двери. Стоявшие близ дверей с внутренней стороны, замахали на меня руками и стали гнать вон, не вынося смрада, следовавшего за мной. И тут я увидел Государя, идущего твердой походкой из глубины зала по направлению к дверям. Движением руки он раздвинул толпящихся вельмож и, взяв меня за руку, ввел на середину блестящего зала. Он был одет в парадную форму гвардейской пехоты с красным нагрудником, в орденах, как на официальных портретах.

Еще много раз я видел во сне Государя, но не припомню при какой обстановке, только после каждого такого сна всегда было спокойно и хорошо на душе. Где-то в 1978-1979 гг. я видел сон, будто бы я стою на солее храма в полном облачении после отпуста Литургии и даю богомольцам прикладываться ко кресту, раздавая антидор. Среди них подошли взять антидор и поцеловать крест царевич Алексей Николаевич и одна из младших царевен, не могу вспомнить, которая из них. Когда прошли все богомольцы, исчезая в колоннаде огромного собора, юный царевич с сестрой пришли обратно, и подойдя ко мне, остановились. Наследник, обратясь ко мне, сказал: «Заходите как-нибудь к нам». Я поклонился им, а они, поднявшись по солее, вошли в алтарь через Царские врата.

Чем объяснить значение этих снов? Не тем ли, что мне как иконописцу первому надлежало изобразить икону Новомучеников Российских и в центре их — Царскую семью.

Весной 1934 года архимандрит Виталий был вызван Блаженнейшим Митрополитом Антонием в Сербию, где в то время находился Синод Русской Зарубежной Церкви, для возведения его в сан епископа. Возвратившись в обитель после хиротонии, владыка Виталий оставался некоторое время настоятелем обители и прихода, подготавливая себе смену. На пост игумена монастыря и заведующего типографией был назначен отец Серафим. Настоятелем прихода был назначен иеромонах Савва (Струве), впоследствии проявивший себя как самоотверженный пастырь, полагавший душу свою за овцы своя <...>

В 1937 году архиепископ Виталий, уже будучи епархиальным архиереем в Америке, прибыл в Европу для обсуждения положения Русской Зарубежной Церкви. В этот свой приезд он оставался некоторое время в монастыре; тогда он решил постричь меня в мантию.

Чин пострига — обряд, совершаемый над лицом, всецело отрекающимся от мира и всего, что в мире: от родных, друзей, всякой собственности и самого себя, всецело посвящая себя Богу и служению Ему. Постригаемый приводится монахами к игумену монастыря, одетый в длинную белую сорочку, под пение трогательной стихиры: «Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно мое иждих житие, на богатство неижди-ваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо, Господи, умилением зову: согреших на небо и пред Тобою». Постригаемый, крестообразно распростершись на полу перед настоятелем, выслушивает наставления и дает постригальные обещания об отречении от мира. Настоятель крестообразно постригает волосы на его голове и возлагает на его спину параман, то есть четырехугольный плат, на котором вышиты крест на Голгофе и священные надписи; от каждого угла отходят тесьмы, соединяющиеся на груди в деревянном кресте, через прорезанные в нем отверстия и связанные крепким узлом.

Этот плат остается на теле монаха до смерти. Затем надевается черный подрясник и ряса, и все покрывается мантией — черным широким одеянием без рукавов, соединяющимся на вороте. Одежда без рукавов символизирует обет отречения от своей воли и посвящение себя всецело воле Божией.

Потом настоятель дает ему в руку крест и горящую свечу и вручает ново-постриженного духовнику, с соответствующим поучением от святых отцов. Потом нового инока приветствует братия: целуя друг друга в плечо, один спрашивает, как его новое имя, и тот отвечает: «Грешный монах (имярек)». Затем братия расходится по кельям, а но-вопостриженный монах остается в церкви на трое суток, с крестом и свечой в руке. Так совершается пострижение в монашество, так был пострижен и я от рук благостного архиепископа Виталия.

Оставшись на ночь в церкви, я прочитал положенное «Правило ко святому Причащению», состоящее из трех канонов: Спасителю, Богородице и Ангелу Хранителю, а также акафист. В свое время природа взяла свое, и я крепко уснул. Проснувшись и придя в себя, я с изумлением увидел, что мой параман с крестом лежит на полу с развязанными тесьмами; все остальное находилось на мне — пояс стягивал бедра, на одеждах все пуговицы были застегнуты, клобук был на голове.

На следующую ночь повторилось нечто подобное, только белая сорочка была натянута на голову, причем рукава оставались на свое месте, а тесьмы с параманом скрутились вокруг шеи. Застегнутые на все пуговицы верхние одежды были на мне. В третью ночь обошлось без приключений.

Монашеский постриг я принял в 1936 (или 1937) году, а в 1938-м я был рукоположен в сан иеродиакона. Служил по праздникам с архимандритом Серафимом. Жизнь текла своим порядком по монастырскому чину; с ним я слился всей душой.

(Продолжение следует)

Послесловие

Архимандрит Киприан (в миру Кирилл Пыжов; + 2001) родился 7 января 1904 года в Санкт-Петербурге. Вскоре его семья переехала в город Бежецк Тверской губернии, в котором и прошли детство и юность отца Киприана. Родителей отца Киприана звали Дмитрий Михайлович и Александра Константиновна. В семье, кроме отца Киприана, были еще два мальчика. Семья не отличалась особенной набожностью, но все-таки основные понятия о церковной жизни детям были преподаны. Мать скончалась от туберкулеза на третий день Пасхи 1912 года. Дети тяжело переживали кончину матери.

Из раннего периода жизни в памяти отца Киприана навсегда запечатлелся следующий интересный случай. Однажды он вместе с отцом и младшим братом посетил Благовещенский собор Бежецкого женского монастыря. Неожиданно к ним подошла старица-схимница и, трижды перекрестив их, ушла. Монахини, увидев все это, разъяснили, что схимница просто так ни к кому не подходит и что ее действия таят какое-то прозорливое предсказание. Впоследствии отец Киприан писал в своих воспоминаниях, что предсказание схимницы исполнилось, так как отец, брат и он сам через некоторое время «оказались в монастыре... там умер младший брат, иеромонах Григорий; отец жил несколько лет в этом же монастыре и скончался в пути, эвакуируясь вместе с братией, покинувшей монастырь ввиду приближения красных»...

В 1917 году произошла революция. Осиротевшая семья встретила ее в Бежецке. Через некоторое время пришлось перебираться в Санкт-Петербург. Затем Дмитрия Михайловича определили на службу в город Щигры Курской губернии, куда с ним отправился и Кирилл. Но однообразная жизнь в Щиграх скоро наскучила юноше; шла гражданская война, и Кирилл загорелся мечтой примкнуть к частям Белой армии, но для этого необходимо было перейти линию фронта. Юноша, ничего не сказав отцу, решился на побег. Однако, пробыв в бегах недолго и успев за это время побывать красноармейцем, Кирилл вернулся к отцу с твердой уверенностью, что белые скоро будут в Щиграх. Так оно и случилось. По приходе белых Дмитрий Михайлович принял решение — отправиться в Крым. Там Кирилл пятнадцати лет от роду был принят добровольцем в Белую армию. Вместе с Белой армией он отступал до Симферополя, откуда эвакуировался в Константинополь. Потом были Галлиполи и Болгария, где Кирилл Дмитриевич окончил Александровское военное училище. Странствия по Европе продолжились. Кирилл Дмитриевич жил некоторое время в Париже, где учился в школе живописи. Потом он переехал в Ниццу. Там, благодаря знакомству со священником Александром Ельчаниновым, произошло духовное перерождение молодого человека.

В тот же период матушка отца Александра Ельчанинова, Тамара Александровна, преподала отцу Киприану первые уроки иконописания. Мог ли тогда кто-нибудь предположить, что эти первые уроки иконописи станут судьбоносной вехой не только в жизни молодого живописца, но и фактически явятся началом возрождения канонической иконописи в русском зарубежье, возрождения, которое неразрывно связано с именем отца Киприана?

Летом 1932 года Кирилл Дмитриевич познакомился с прибывшим из Карпатской Руси в Ниццу иеромонахом Саввой (Струве) из Типографского братства преподобного Иова Почаевского. Под впечатлением от его рассказов Кирилл Дмитриевич принял неожиданное решение — отправиться в Словакию, чтобы потрудиться в типографском братстве. «Хоть и Карпатская, но все же — Русь», — думал он, готовясь к отъезду.

В конце 1932 года это важное решение было осуществлено.

Нелегко было светскому юноше привыкать к монастырской жизни, но постепенно, с Божией помощью, отец Киприан освоился. Архимандрит Виталий (Максименко), возглавлявший типографское братство, расположившееся в селе Владимирово (или Ладомирово — так оно называлось по-словацки), доверил послушнику Кириллу расписывать монастырский храм. Начинающий иконописец достойно справился с этой задачей.

Осенью 1933 года архимандрит Виталий постриг послушника Кирилла в рясофор с наречением имени в честь святителя Киприана, митрополита Киевского. В 1936 (или 1937) году рясофорного инока Киприана постригли в . мантию без перемены имени, а в сентябре 1938 года он был рукоположен во иеродиакона. В 1940 году митрополит Анастасий (Грибановский; + 1965)) посетил обитель в Карпатах и 5 сентября того же года рукоположил отца Киприана во иеромонаха.

В связи с началом Второй мировой войны Типографское братство преподобного Иова Почаевского было вынуждено начать странствие, окончившееся в 1946 году в Северной Америке, в небольшой тогда Свято-Троицкой обители. Сия обитель была основана иеромонахом Пантелеймоном в 1928 году при селении Джорданвилль. В то время в обители жило менее десяти человек. Прибытие типографского братства из Карпатской Руси вдохнуло в нее новую жизнь. Уже в 1950 году была окончена постройка каменного собора, который расписал отец Киприан со своим учеником, ныне здравствующим архиепископом Чикагским и Средне-Американским Алипием.

Отец Киприан был воспитателем многих поколений семинаристов, духовником сотен русских эмигрантов, монашествующих и даже архиереев. В частности, он являлся духовником ныне покойного настоятеля Свято-Троицкого монастыря в Джорданвилле владыки Лавра.

Вся дальнейшая долгая жизнь отца Киприана была связана со Свято-Троицким монастырем и одноименной Духовной Семинарией в Джорданвилле. Батюшка прожил долгую жизнь, проникнутую служением Богу и людям, главным образом через церковное иконописное искусство. После себя отец Киприан оставил то, что по праву можно назвать джорданвилльской иконописной школой, или школой отца Киприана.

Вся жизнь отца Киприана была посвящена развитию и укоренению в странах русского рассеяния древнерусской канонической школы иконописи. Во множестве православных храмов под его влиянием была заменена так называемая живописная иконопись («под итальянцев») на канонические фрески и иконы. Пожалуй, главная заслуга отца Киприана перед святой Церковью как раз и состоит в возрождении и утверждении строго православной иконописной традиции, являющейся неотъемлемой частью Священного Предания.

Источник:      Журнал «Пастырь»: ноябрь 2008 г.