«ДОВЛЕЕТ МИ МОЛИТВА ТВОЯ»

«ДОВЛЕЕТ МИ МОЛИТВА ТВОЯ»

Одним из людей, сиянием своей чистой души освятившим эпоху Елисаветы и пользовавшимся личным почитанием императрицы, был епископ Белгородский Иоасаф.

Почитание святителя Иоасафа Белгородского чрезвычайно распространено в малороссийских губерниях.

Постоянно приходится встречать там иконописные, и часто большого размера, изображения святителя, висящие в углу комнаты, как иконы, или в божницах вместе с другими образами. В Белгороде «к святителю Иоасафу ездят на богомолье».

Несомненно, краткая, но чрезвычайно богатая подвигами добра и христианскою ревностью жизнь святителя произвела сильное впечатление на соплеменную ему Малороссию, а «жизнь святителя по смерти» — засвидетельствованные случаи подачи им чудесной помощи поддерживают это впечатление.

Святитель Иоасаф происходил из известного малороссийского рода Горленко.

Его прадед, Лазарь Горленко, был выходцем из Заднепровья. Он бежал от гнета польской унии вместе с другими православными (уния, измышленная католиками, имела целью подчинить Православие Римскому папе и вводилась силою, да так, что не желавшие принять ее подвергались страшным гонениям). Он славился своею воинскою удалью.

В начале XVII века он основался в городе Прилуках, где долгое время занимал влиятельную должность полковника Прилукского казачьего полка. Сын его Димитрий и внук Андрей наследовали его звание. Лазарь и Димитрий получили от Государей значительные земли в Черниговской области, наследованные Андреем.

Любовь к бедным была отличительною чертою Андрея Горленко, наравне с благочестием. Женат он был на представительнице знаменитой малороссийкой фамилии Апостол — Марии Даниловне. Ее отец был гетманом.

Доселе сохранились многие малороссийские фамилии, считающей себя в родстве со святителем Иоасафом.

Святитель Иоасаф родился в праздник Рождества Богородицы — 8 сентября 1705 года, во время Литургии. По древнему обычаю давать новорожденному имя святого, память которого празднуется вскоре за днем его рождения, — младенца назвали Иоакимом, в честь отца Пресвятой Девы.

Родители предназначали его для мирской жизни, надеялись видеть в нем наследника своего обширного состояния, своего звания и значения. На восьмом году они отправили мальчика в Киев, куда богатое дворянство малороссийское посылало своих детей. Особенно по учреждению там знаменитым митрополитом Петром Могилою Киево-Братской Могилянской академии. Чрез эту академию прошло много представителей знатнейших фамилий.

Расставшись с сыном, родители сильно тосковали о нем, и вот, его отцу было замечательное видение, которое приготовляло его к мысли о том, что ему предстоит впоследствии полная разлука с сыном.

Однажды, задумавшись о сыне, Горленко сидел вечером на крыльце. Солнце уже заходило. Посмотрев на запад, он увидел Богоматерь, стоявшую на воздухе, и сына своего Иоакима, в молитве припавшего к Ее ногам.

Богоматерь сказала отроку: «Довлеет Ми молитва твоя», — и тогда слетел Ангел и накинул на мальчика святительскую мантию...

Поняв в ту минуту, что его сына ждет духовное поприще, огорченный отец воскликнул: «Нам же, родителям, Пречистая Богоматерь, что оставляешь?» Но ответа не было, и видение кончилось.

В одном тропаре, ходящем по рукам и написанном в честь святителя Иоасафа, это событие вспоминается в начальных его словах: «От младенчества Богом предъизбранный, в отрочестве покровом Божией Матери приосененный, святителю отче Иоасафе... Довлеет Богоматери молитва твоя...»

Едва кончилось видение, Горленко пошел рассказать об этом жене, но, не дойдя до нее, все забыл, и с совершенной ясностью вспомнил об этом лишь чрез много лет по смерти сына.

Жизнь в Киеве, среди множества святынь, и духовное получавшееся им образование укрепили в молодом Горленко религиозное настроение.

Мир не манил его. Его влекли к себе уединение, подвиги, церковь, и в нем, уже на шестнадцатом году, созрела решимость посвятить себя всего Богу

Но он проверял это решение свое, таил его в себе, и лишь на восемнадцатом году сказал родителям, что чувствует призвание к монашеской жизни и просил благословить его на поступление в монастырь.

Родители пришли в ужас. Они настолько привыкли считать его своим

главным наследником, так сильно надеялись, что он будет жить близ них, обзаведется семьей, что они и слышать не хотели о том, чтобы ему умереть для мира.

Тяжело было Иоасафу, но он вспомнил слова Спасителя: «Иже любит отца или матерь паче Мене, несть Мене достоин».

Он вернулся в Киев под предлогом окончания образования и удалился в Киевский Межигорский монастырь, расположенный уединенно. Здесь он проходил целый год искус, полагающийся пред пострижением. Это время прошло в чрезвычайных подвигах. Он ел одно сухое, отказавшись даже от вареного.

О том, как он жил в это время, он кратко отозвался во время предсмертной болезни своей сестре, госпоже Квитко: «Сестрица, излишняя ревность в начале не дает мне ныне веку дожить».

Чтоб не тревожить до времени родителей, подвижник оставил в Киеве преданного ему слугу, который пересылал ему письма родителей и отправлял им письма молодого своего господина.

На двадцатом году, в пещерном храме Межигорского монастыря Иоаким был пострижен в рясофор с именем Иларион. Тогда-то доверенный слуга отправился в Прилуки и объявил родителям, что сын их, теперь инок Иларион, просит их благословения и прощения за ослушание.

Со слезами и великою грустью родители приняли эту весть, но простили сына и послали ему благословение.

Еще два года провел новоначальный инок в Межигорской обители, а затем его вызвали в Киево-Братский монастырь, при котором была академия, и тут, 21 ноября 1626 года, на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, он пострижен был в мантию с именем Иоасаф.

Иоасаф — это имя царевича Индийского, который познал свет Христов, оставил царство и провел жизнь в великих подвигах пустынножительства; и имя молодого русского князя Заозерского, оставившего мир и спасавшегося в чрезвычайных подвигах в Вологодских пределах, где он и кончил в ранней молодости свою жизнь.

Затем Иоасаф занимал должности учителя при академии, а в 1637 году был назначен игуменом Лубенского монастыря, где почивают нетленные мощи Патриарха Афанасия.

В монастыре Иоасаф нашел все в беспорядке. В соборе давно уже обвалился купол, в предшествующий год пожар истребил деревянные кельи. В средствах был недостаток. Требовалась усиленная деятельность, чтоб привести все в порядок.

Между тем Иоасаф болел. Он сам пишет, что «августа 15-го 1737 года заболел крепко, с каковою болезнью боролся до месяца генваря 1738 года, и уже близ исхода обретался, но Божиею наказующею милостию пока здравием помилован, однако не первым, и всегда в слабости пребывал, и от тех времен час от часу ко исхождению шествую сию многопечальную жития моего стезю».

Тем не менее, он много работал и, наконец, решился предпринять поездку в обе столицы, чтобы собрать средства на исправление храма. В Петербурге ему удалось представить просительную книгу самой императрице Елисавете Петровне. При этом вышло такое интересное обстоятельство.

Перед тем императрица пожертвовала тысячу рублей на Николаевский монастырь и, при поднесении ей сборной книги Иоасафа, сказала, что она уже назначила тысячу рублей. Ей доложили, что то был Николаевский монастырь, а это другой — Спасо-Преображенский. Императрица сказала: «Если Николаевскому выдано 1000 рублей, то Спасовой обители выдать 2000 рублей».

Вообще сбор был очень удачен. Отчасти этому должно было способствовать родство отца Иоасафа с лучшими малороссийскими фамилиями. А в то время малороссы были сильны при Дворе и в Петербурге чрез знаменитых Разумовских. С тех пор императрица Елисавета Петровна, отличавшаяся глубокою набожностью и истинно русским сердцем, — всегда сочувственно относилась к Иоасафу.

Вернувшись в свой монастырь, отец Иоасаф деятельно принялся за ремонт храма, но был назначен наместником Троице-Сергиевой Лавры, с оставлением в его заведывании Лубенского монастыря.

Чрез три года умер митрополит Белгородский, и императрице были представлены четыре кандидата на его кафедру, из них отец Иоасаф четвертым. Императрица остановила свой выбор на нем.

Для хиротонии он ездил в Петербург и был рукоположен в присутствии императрицы и царской семьи в Петропавловском соборе — 2 июня 1748 года, в день Всех Святых.

Древняя Белгородская епархия была очень обширна. В ее состав входили теперешние епархии: Курская, Харьковская, часть Черниговской... В ней было 1060 церквей.

Несмотря на слабость сил, в управлении епархией епископ Иоасаф проявил чрезвычайную энергию и настойчивость.

Прежде всего он объездом епархии знакомился с нею. Этот объезд показал ему большие неустройства.

Белгородская Духовная Семинария и Харьковский коллегиум не могли приготовить достаточное количество образованных священников: остальные обучались в школах при соборных церквах, где образование давалось первоначальное.

Он потребовал усиления деятельности благочинных в наблюдении за церковных благочинием и деятельностью священников.

Как исторический документ в высшей степени интересно наставление святителя от 1750 года, где он говорит о замеченных им неустройствах и указывает меры к их устранению.

Об этом передают следующий случай из его святительского опыта. Однажды во время обозрения епархии он остановился в доме священника, который был в отъезде. Отпустив на ночь келейников, епископ ощутил необычный ужас, пронявший все его существо. Он никак не мог уснуть и, рассматривая в комнате предметы, нашел на полке, между домашнею посудой, бумагу, в которой лежали Святые Дары. Их-то присутствие и наводило ужас на его чуткую душу. Бережно положив их на стол, он до самой утрени молился перед ними. Утром хозяин дома явился и был отрешен от должности и лишен священнического сана.

Было предписано священникам, под угрозой лишения священства, хранить Святые Дары на престоле, носить Их к больным в потирах, облачась в ризы, в предшествии свечи и колокольчика. Затем ополчился епископ против обычая, по-видимому сильно привившегося в его епархии, — во время служения Литургии подносить святое Евангелие (за малым входом), крест и антидор почетным прихожанам. Вполне основательно видя в таких действиях крайне неприличную для духовных лиц льстивость на почве религии, святитель писал: «Благоговейные должны со страхом и благоговением приступати к прикосновению их, а не прикасати гордящимся; невежи священницы воздадут ответ Богу в день судный за столь человекоугодное свое служение, а Божия славы унижение».

Это очень интересная черта в деятельности святителя, показывающая, как высоко он держал знамя Церкви.

Характерно также указание епископа Иоасафа, что священники во время богослужения позволяют себе странные нововведения, и он строго запретил эти «непотребные вымыслы: лишние, где не надлежит, рук воздеяния, каждения, пред великим выходом креста целование и прочие лишние благочиния, что паче бесчиние есть, и внимающих — не к сокрушению, а к смеху побуждает».

Постоянно заботился он о том, чтобы иконы в церквах были написаны правильно, потому что при состоянии тогдашней иконописи иконы могли иногда «внушать смех кощунный в невеждах».

Для хранения святого мира епископ выписал для всех храмов 3.000 стеклянных сосудов с ящиками.

Кроме постоянной борьбы с недостатками духовенства, много огорчений причиняло епископу поведение мирян.

В простом народе — самое грубое невежество, суеверия. Святитель писал, что в городах и селах простой народ, храня следы языческого празднования «в неделю святой Пятидесятницы празднует языческий праздник некоей березы, а в день Рождества святого Иоанна Предтечи — Купала и вечерницы, с песни скверными и чрез огнь скакати».

Приказывая духовенству увещевать народ прекратить эти празднования, святитель сделал очень хорошее распоряжение, чтобы священники всякое воскресенье в конце обедни учили народ правильно креститься и с голоса обучали молитвам: Трисвятому молитве Господней, «Богородице Дево», покаянному псалму и Символу веры, «начиная от малых младенцев до престарелых людей наизусть им сказуя, да за священником приговаривают до тех пор, пока в память им углубится».

Требовательный к духовенству, епископ к действительным нуждам его относился с чрезвычайною заботливостью и защищал его от произвола сильных лиц.

Управляющий имения князя Юсупова самовольно выгнал сельского причетника. Святитель приказал причетнику вернуться на место и угрожал управлению имения запечатать иначе церковь, а владельцу в Петербург написал настоятельное требование о вознаграждении обиженного.

Он вообще не смотрел на лица, когда шло дело о достоинстве Церкви. Постоянно обличая нехранение высшими классами постов, он видел в неурожаях, бывших в то время в Белгородской епархии, — наказание Божие за эту измену церковным уставам, а духовенству напоминал, что оно даст ответ Богу за это нерадение своих духовных детей.

Командир Украинской дивизии граф П.С. Салтыков в Великий пост имел у себя мясной стол. Увидевшись с графом, епископ настоятельно просил его прекратить этот соблазн. Граф резко отвечал, что, хотя и живет в Белгородской епархии, но не причисляет себя к пастве Преосвященного Иоасафа и не считает себя обязанным ему послушанием. Но святитель продолжал убеждать его и достиг того, что Салтыков со слезами раскаялся.

Эта ревностная деятельность и искание всюду славы Божией доставило немало огорчений святителю. Его осуждали, оскорбляли, делали на него постоянные доносы.

Милосердие было одною из наиболее развитых в епископе Иоасафе добродетелей.

Все доходы богатой кафедры он раздавал бедным, имевшим к нему всегда свободный доступ. Всякий страдавший был ему близок и дорог, и, насколько не щадил он тут себя, видно из следующего.

В Белгороде содержался под караулом важный политический преступник.

Святитель посылал ему ежедневно кушанье со своего стола.

Об этом узнал губернатор и заметил епископу, что напрасно он заботится о враге государства. В те времена, когда так легко было быть заподозренным в политической неблагонадежности, святитель Иоасаф не смутился пред этими намеками и спокойно ответил губернатору, что, если и тот будет когда-нибудь заключен, и ему будет посылаться обед от архиерейского стола.

Раздраженный и смущенный губернатор попросил у него объяснения его слов, и тогда святитель обличил его в многих незаконных действиях и увещевал исправиться.

Следующий случай в чрезвычайно отрадном свете рисует отношение епископа к бедным.

Пред великими праздниками он посылал с доверенным келейником милостыню к бедным: деньги и платье. Келейник должен был, сложив все у окна или порога дома, стукнуть в стену, чтобы обратить внимание хозяев, и поскорее отойти.

Иногда случалось, что келейник был болен, и тогда святитель сам, улучив такую минуту, когда привратника не было у ворот, прокрадывался в одежде простолюдина на улицу и ходил по городу с тайною милостынею. Однажды перед Рождеством, когда он, переодетый, уже возвращался домой, привратник окликнул его у ворот. Не желая быть узнанным, он постарался проскользнуть молча. Тот схватил епископа, стал допрашивать его: подвижник пытался вырваться и получил несколько сильных ударов в спину, так что еле-еле смог доплестись до дома.

Обо всем этом узнал лишь один келейник его.

Вообще, точно предчувствуя, что век его будет недолог, он спешил делать добро, спешил наполнить жизнь свою подвигами.

Он постоянно помнил неизбежный час смерти и со слезами готовился к нему. Во время принесения Безкровной Жертвы он обыкновенно заливался слезами.

Келейник, приходивший к нему с докладом об утренних и вечерних богослужениях, заставал его всегда молящимся. При всяком бое часов, отбивавшем умчавшийся в вечность час, святитель произносил молитву, молиться которою советовал и другим. Она и называется доселе ежечасной молитвой святителя Иоасафа Белгородского, и многие ее творят. Вот слова этой молитвы:

«Буди благословен день и час, в онь же Господь мой Иисус Христос мене ради родися, распятие претерпе и смертию пострада. О Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, в час смерти моея приими дух раба Твоего в странствии суща, молитвами Пречистыя Твоея Матере и всех святых Твоих, яко благословен еси во веки веков, аминь».

Можно думать, что епископ заранее знал время своей кончины.

В последний год жизни он отправился на родину и не раз говорил, что уж не вернется в Белгород. Он приказал устроить при Троицком соборе каменный склеп и назначил окончить его к осени (он скончался в начале зимы).

В мае он отслужил в соборе последнюю Литургию и простился с паствой, прося у всех простить его за невольные его прегрешения и разрешив всех, кто его обидел.

Выезжая из города, он еще раз повторил, что его больше не увидит.

Граждане провожали его до той горы, у подошвы которой стоит город. Выйдя из экипажа, он обернулся лицом к городу и благословил его. На этом самом месте через полгода встречали его гроб.

Старый отец епископа Иоасафа, Андрей Дмитриевич, в то время разделил свое имущество между сыновьями и жил в маленькой келье, которую построил в лесу, недалеко от Прилук. К семье он приезжал по большим праздникам, чтоб вместе с нею бывать в церкви. Ожидая сына, он тоже приехал в Прилуки.

Уважая сан епископа, он хотел встретить сына со знаками величайшего уважения, но не хотел унизить и отцовское свое достоинство.

Когда подъехала карета, везшая Иоасафа, отец, подойдя к ней, как бы нечаянно уронил свою трость на землю и, доставая ее, поклонился сыну в ноги. Епископ понял хитрость отца и, со слезами бросившись к нему, сам поднял трость.

Отец и сын долго говорили в уединенной комнате, где всегда останавливался отец, и не раз Иоасаф ходил в его лесное уединение.

В это последнее свое свидание с родными он еще раз выказал свою бесценную ревность к Церкви.

В одном из имений его родителей они устраивали домашнюю церковь, и придел этого храма, уже освященного, оставался недостроенным и без крыши. Узнав об этом, святитель строго заметил им, что они заботятся об удобствах своего жилья, а о храме не думают, и вынудил у них обещание поскорее достроить придел.

В другой раз, войдя во время проскомидии в храм, куда просфоры доставлялись из дома его родителей, он заметил, что они испечены, хотя и из пшеничной, но не белой, как следует, а темной муки. Он запретил священнику продолжать Литургию и, взяв просфору, показал ее матери и жене брата, строго порицая такое нерадение.

Возвращаясь домой, он побывал в Лубенском монастыре. Уже в пределах своей епархии, в селе Грайвороне, он сильно заболел предсмертной болезнью своею, продолжавшеюся более двух месяцев.

Кроме келейников, за ним ходили брат его — бригадир Андрей Горленко, и сестра, бывшая замужем за полковником Квитко. Сестре своей святитель рассказал в это время кое-что из своей жизни. Своим келейникам он предрек все ожидающие их главные обстоятельства их жизни.

Он почил 10 декабря 1754 года 49 лет от роду.

В час его смерти Исайя, игумен Хотмыжского монастыря, лежащего недалеко от Грайворона, видел во сне, что он со святителем Иоасафом стоит в Белгороде у окна, и святитель, указывая ему на восходящее, ярко сияющее солнце, говорит: «Как солнце сие ясно, так светло предстал я в час сей Престолу Божию».

Игумен, проснувшись, заметил время своего сна и послал немедля в Грай-ворон узнать о его здоровье. Посланный вернулся с ответом, что святитель скончался в тот самый час, который заметил игумен.

Родные святителя были немедленно извещены о его кончине. Вся семья отправилась к старику-отцу чтобы приготовить его к этой вести.

Но Андрей Дмитриевич, прежде чем они заговорили, сказал: «Знаю, что вы пришли ко мне с известием о смерти сына моего Иоасафа. Но я это узнал прежде вас: 10 декабря вечером мне был голос: «Сын твой скончался». В волнении старик замолчал, потом промолвил: «Умер он, умерла с ним и молитва».

И здесь вдруг припомнил он таинственное явление Богоматери: как в небе видел он Ее и пред Нею молящегося сына, которого Ангел накрывал святительскою мантиею. Он тогда же забыл это видение и, теперь, чрез сорок лет, с чрезвычайною яркостью припомнил его и рассказал о нем семье.

Когда на той горе, с которой в августе Иоасаф благословлял город, произошла встреча возвращавшегося во гробе епископа, вопли бедных, которым он тайно помогал, заглушали церковное пение.

Денег после святителя осталось 70 или 80 копеек медью, и консистория запрашивала Синод, на что хоронить его. Было предписано взять 300 рублей из запасных сумм архиерейского дома.

Тело святителя до середины февраля оставалось в соборе открытым и непогребенным в ожидании архиерея для похорон.

Еще никто в городе не знал, кто будет отпевать его, как святитель явился во сне трем лицам и сказал: «Козлович очень медлит с погребением».

Впоследствии выяснилось, что на погребение послан был Переяславский епископ Иоанн (Козлович), который задержался из-за сильного разлива вод.

Святитель погребен был в устроенном по его воле склепе Троицкого собора. По его завещанию, на средства его брата, устроен был там алтарь и служились заупокойные обедни.

Прошло два года после смерти его, и несколько человек соборного причта, уверенные в праведности святителя, потихоньку открыли его гроб. Хотя в воздухе склепа было сыро, тело святителя, лицо, одежда, гроб — все найдено было совершенно целым без малейших признаков тления, лицо было вполне сходно с его портретами.

Быстро распространился о том слух, к могиле стали сбираться больные, и произошло много случаев исцеления.

В монастыре ведется запись продолжающихся и поныне знамений у нетленного тела святителя Иоасафа Белгородского.

Святитель Иоасаф имел вид постнический, немного суровый. У него были темно-серые острые глаза, седые волосы и еле заметная борода. Он изображается большею частью в архиерейском полном облачении, держащим в одной руке жезл. Другая рука благословляет или держит крест.

Е. Поселянин

Источник:      Журнал «Пастырь»: июнь 2008 г.