ЧИТАЯ ПУШКИНСКУЮ «МЕТЕЛЬ»

ЧИТАЯ ПУШКИНСКУЮ «МЕТЕЛЬ»

«Повести Белкина» современники Пушкина приняли без восторга, а критик Белинский определил как самое слабое место во всем пушкинском наследии... Но ведь это не так! Такого просто не может быть. Мы же знаем: чего бы ни коснулся пушкинский гений, все получало у него и глубину, и перспективу, затрагивало самые тонкие внутренние струны. Может, мы скользим по поверхности смысла и надо изменить угол зрения?

Ключик к «Повестям Белкина» дал сам Пушкин. Для него это - «вышивание нового узора по старой канве». То есть он намеренно взял за основу сюжетные шаблоны (по большей части иностранных) романтических, любовных и мистических романов, особенно популярных у дам, да и дал им новое, неожиданное и живое развитие на русской почве. Одним словом, решил повеселиться. Не случайно в одном из своих писем он упоминает о Баратынском, читающем «Повести Белкина»: «ржет и бьется», - так ему смешно. В общем, «Повести» просто шутка. Однако ж это шутка гения.

Возьмем «Метель». «Старая канва» здесь - это «классический» любовный роман: она состоятельна, он беден, родители против, герои, преодолевая препятствия, решают тайно венчаться.

Историю этой «книжной» любови Пушкин излагает пером беспристрастным, но при этом едва удерживаясь от смеха. Надо сказать, он ужасно не любил, когда его героини увлекались подобного рода чтением. В «Дубровском» он неодобрительно замечает, что никто не руководил Машей Троекуровой в выборе книг, «...и Маша, естественным образом, перерыв сочинения всякого рода, остановилась на романах». И Татьяне Лариной Пушкин неоднократно пеняет, что она «одна с опасной книгой бродит», что она в своих любимых романах «пьет обольстительный обман». И даже недвусмысленно дает понять: истоки личной любовной драмы и той и другой - в этой «напитанности» романтическими мечтаниями, таинственными надеждами и сладостными обманами. Кажется, только одна героиня у него не была испорчена чтением романов - капитанская дочка Маша Миронова, не случайно именно она-то и является идеальной пушкинской девушкой.

А уж что касается «Метели», то здесь Пушкин не щадит ни сами романы, ни девушек, возрастающих на них. Просто насмехается: «Марья Гавриловна была воспитана на французских романах и, следственно, была влюблена. Предмет, избранный ею...»

Все эти «законы жанра», позаимствованные с книжных страниц, Пушкин разрушает живой жизнью. Хотя при этом сам выстраивает сюжеты настолько невероятные, фантастические, что они превосходят самые замысловатые выдумки романистов.

Чтобы скрыть (не себя, А.С. Пушкина, как считали его современники, оттого, что «Повести» будто бы слабы), а скрыть, вывести из игры сочинителя как такового, Пушкин создает запутанную многослойную структуру. Он будто бы лишь ходатай об издании записок неизвестного ему Белкина, который даже литератором не был, а лишь скуки ради записывал слышанное «от разных особ» («Метель», например, рассказана ему «девицею К.И.Т.»). И которого даже в живых-то уже нет, а у Пушкина из всех сведений о бедном Иване Петровиче лишь несколько несуразных подробностей, присланных ему в письме неизвестным соседом Белкина. Все эти письма, имена, бесподобные милые подробности, как бы не связанные друг с другом, призваны совершенно убедить нас в том, что тут никто ничего не сочинял и не придумывал, что все это было на самом деле. В общем, сама жизнь, ведомая исключительно Божиим Промыслом.

Сюжетное построение «Метели» у Пушкина невероятной сменой картин подобно самой стихии снежной бури. Вот «бедный армейский прапорщик» в каких-то пяти верстах от венца и от вожделенной невесты - и вот он уже разминулся с ней не просто на зимней дороге, он навсегда разминулся с ней в жизни и судьбе. Вот родители Марьи Гавриловны, только что принимавшие его «хуже, нежели отставного заседателя», вдруг сами посылают за прапорщиком. Вот Марья Гавриловна, следуя «неодолимой силе страсти», бежит под покровом ночи из родного дома, а утром, как ни в чем не бывало, выходит к папеньке и маменьке завтракать.

Что же здесь со всеми произошло? А «сделалась такая метель, что... в одну минуту окрестность исчезла во мгле...» Метель! Сколько раз Пушкин описывал снежную бурю - и прозой, и стихами: «Мчатся тучи, вьются тучи...», «Буря мглою небо кроет...» Метель у него почти одушевленная и всегда какая-то судьбоносная. В «Капитанской дочке» именно метель свела вместе главных героев - дворянина, верного сына Отечества с бунтовщиком и самозванцем...

Вот и у милейшего Ивана Петровича Белкина метель все перевернула с ног на голову. Вернее, как потом стало ясно, - наоборот: поставила все с головы на ноги. Но метель у Пушкина -не просто непогода, это инструмент в руке Провидения. Так воля Всевышнего разрушает безумные замыслы, останавливает на краю погибели и заодно освобождает живую жизнь от литературщины. Воля Божия, покорность или непокорность ей - вот что действительно всерьез занимает Пушкина (а не за кого выйдут замуж Марья Гавриловна, Марья Кирилловна, Татьяна Дмитриевна...) Здесь для него главный интерес: почему волю Божию, по словам преподобного аввы Исайи, надо предпочитать всякой мудрости человеческой и признавать ее полезней всех человеческих разумений. Это было предметом его исследований и в «Евгении Онегине», и в «Капитанской дочке», и в «Дубровском». И в «Метели».

Не случайно, стоило лишь Марье Гавриловне выйти из-под Божьего произволения, пренебречь родительским благословением, обмануть отца и мать, как она делается, по словам Пушкина, преступницей и попадает под власть темных сил: мало того, что в свидетели согласились пойти лишь двое случайных людей, ищущих развлечений, что священник торопится и частит, так и сама женитьба превращается в фарс с подменой жениха. Но церковное Таинство всегда настоящее, и оно совершилось. А «что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Обеты, принесенные пред лице Божие, отрезвили обоих. Еще недавно Марья Гавриловна как будто была способна к побегу из родительского дома, а нынче отказывает всем женихам подряд и только «молчит и задумывается», храня свою страшную тайну. Даже гусарский полковник Бурмин образумливается с удивлением для себя самого. Каждый из них в отдельности находит в себе силы нести бремя своего несчастья с покорностью Божией воле и даже в помыслах не переступать через нее. Это время для них - покаяние и внутреннее перерождение.

Почему пушкинские герои поступают так, а не иначе? И что тут хорошо, а что плохо? Вполне это можно осмыслить только в свете нравственных истин, а истина нравственная, по словам святителя Московского Филарета, есть истина религиозная. Надо нам, наконец, признать, что эти книги написаны христианином. Иначе так никогда и не будет понятно, например, почему любящая Онегина Татьяна отказывает любящему ее Онегину. Почему с самопожертвованием отвергает «земное счастье»? - Потому что нет на это воли Божией: «другому отдана».

А Маша Троекурова? «Нет, - отвечала она. - Поздно - я обвенчана, я жена князя Верейского. - Что вы говорите, - закричал с отчаяния Дубровский, - нет, вы не жена его, вы были приневолены, вы никогда не могли согласиться...» - Я согласилась, я дала клятву, - возразила она с твердостию, - князь мой муж, прикажите освободить его, и оставьте меня с ним. Я не обманывала. Я ждала вас до последней минуты... Но теперь, говорю вам, теперь поздно. Пустите нас».

Им понятно, что без Высшей воли все «блаженства мира» - только битые черепки. Лишь она одна наполняет жизнь истинным содержанием, потому что Бог «хочет, чтобы все люди спаслись и достигли познания истины» (1 Тим. 2, 4). А когда поступаем недостойно заповедей его, говорит преподобный Ефрем Сирин, Бог отвращает лицо Свое. Всецелое же соединение воли человеческой с волей Божией, по учению старцев, есть состояние совершенства, какого только может достичь разумное создание Божие. Вот как! И эти юные девушки в глубинах своего существа имели об этом понятие! И никакие романы не могли поколебать его.

Кажется, сам автор прощает своим героиням все ошибки и заблуждения и в восхищении преклоняет перед ними голову...

И вот последний виток метели невероятного пушкинского сюжета: несчастные Марья Гавриловна и гусарский полковник Бурмин, оба жестоко наказанные и не чающие уже для себя никакого счастия, в одну минуту получили искупление за свое покаянное смирение. В одну и ту же минуту волен был Бог открыть их страшную тайну, как наболевшую рану, и тут же ее исцелить.

Послушание Божиему повелению обыкновенно дарует жизнь, а непослушание - мертвенность и тление.

Преподобный Нил Синайский

Источник:      Журнал "Глинские чтения" март-апрель 2008 г.